Говорили мы с Ниной Николаевной на паперти Госпрома. И если считать весь мир театром – то, конечно, о театре. Хотя, может, показалось. И говорили о жизни, если считать ее театром.Нина Садур – прозаик и драматург, чьи пьесы с успехом идут в разных странах мира. Ее произведения переведены на английский, немецкий, словацкий, французский, шведский, японский и другие языки. Родилась она в Новосибирске, живет в Москве. В Харькове Нина Садур посмотрела спектакль «Ехай?!» в «Театре на Жуках» и прочитала свою новую пьесу «Летчик».
Нина Садур живет в Москве на Никитском бульваре в Доме Полярников, буквально в двух шагах от Дома Гоголя. Мистика? Да нет, театр жизни.
Театр абсурда, к которому часто причисляют пьесы Нины Садур – к примеру, двадцатилетней давности «Чудную бабу», да и свежего «Летчика», – не имеет отношения к автору. Абсурд – имеет, несомненно, отношение к жизни, которую воспроизводит в своих текстах, диалогах, ремарках драматург.
– Нина Николаевна, что сейчас, по-вашему, интеллигенция? Стереотипы таковы: сто лет назад – это три-четыре иностранных языка, Пушкин, Достоевский, Гоголь, Соловьев, Станиславский, каникулы в Ницце, пенсион в Париже. После перерыва на эмиграцию и репрессии, войны, которые выкосили интеллектуалов в тридцатые-сороковые годы, интеллигенция пятьдесят лет назад – это Пастернак, Цветаева, Таганка, Лужники с Евтушенко, Вознесенским, Окуджавой…
– ...Были еще Бунин, Мандельштам, Ахматова. Эмигрантская литература. Запрещенная, которую мы не знали, хотя пытались читать… А вот что мы, советские, называли тогда интеллигенцией? И я, кстати, тоже. Это ведь были люди, которые сидели на кухнях, тихо ругали советскую власть и считали себя героями. И высматривали: кто из них стукач. Есть поговорка: «смотрит в книгу – видит фигу». Мне кажется это про них. Это мещанский класс с довольно средним уровнем ума, который не хотел быть с народом, потому что народ был уничтожен ленинско-сталинским режимом, но его представители хотели чувствовать превосходство над общей массой. А интеллигент в изначальном понимании – это тот, кто что-то отдает, к примеру, свои знания, ум, совершенно не рассчитывая на возврат.
– Но ведь в шестидесятые-восьмидесятые годы прошлого века «кухни» были тотальными. Через них прошли чуть не все «советские люди».
– Я вспоминаю свои «кухонные» общения, от которых потом отошла. Эти люди ведь мало что понимали в литературе, в культуре... Я, например, не считаю Пастернака великим поэтом, а Евтушенко для меня вообще стыдное слово. Я не могу назвать «кухонных» интеллигентов – интеллигентами. Это – советские мещане...
– …и как вы считаете, конформизм, приспособленчество – это и есть признак нашей мещанской интеллигенции?
– Да. Интеллигенция – это высокие ученые, высокие поэты и художники, которые всегда были «в загоне». И признают их уже потом, чаще даже после смерти. Понимаете, они живут незаметно. Они не диктуют в сиюминутной жизни свои условия. Потому что всегда существовал тот же самый неистребимый класс мещан, который замусоливал толстые литературные журналы и рассказывал, в каком они восторге от, на мой взгляд, плохого или, скажем, посредственного романа «Доктор Живаго», когда рядом были Бунин, Платонов, Хлебников. У них ведь просто мозгов не хватало на это.
– Ну, тут же нужно напрягаться…
– Здесь душевные силы нужны, которых у них нет. Это и есть конформизм. Мещанское сознание. Удобное. Кстати – не народное. Потому что народ – это стихия.
– Народ на самом деле многое интуитивно чувствует и воспринимает или нет – тоже по наитию.
– А у мещан этого чувства нет. И добавьте к этому еще малообразованность и невежество. Вот вам и разница!
– Сейчас, на мой взгляд, можно вполне говорить (нравится это кому-то или нет), что рухнуло тотальное заблуждение: интеллигенция – это «властители дум», потому что миф об интеллигенции создала сама интеллигенция.
– В том-то и дело, что это не интеллигенция была. Интеллигенция не на кухнях, а в лагерях сидела, или дома, но в схиме. К примеру, Евгений Харитонов – умер, напитав собой чуть ли не весь литературный постмодернизм. Сева Некрасов – основоположник московской концептуальной школы поэзии. Потом все носили его творческие обноски… Интеллигенцию, которая двигает культуру, обычно не видно. А разносят дальше ею сотворенное – мещане. Потому что они удобоваримы. Легко усваиваемы. Они сами и придумали эту байку, что они что-то там спасут. Не в их власти спасать. Это как те, кто Гоголя все время спасают и защищают. Меня поражает такое амикошонство.
– Вот мы и к Гоголю подобрались. В вашем «Летчике» – он чуть ли ни действующее лицо. Живете вы рядом с домом Талызина, или домом Гоголя. По-соседству, можно сказать, с тем местом, где писатель читал актерам Малого театра «Ревизора», где сжигал второй том «Мертвых душ», где и умер, в конце концов.
– Да, так уж получилось по жизни. Памятник Николаю Васильевичу в соседнем дворе.
– Гоголь сейчас, в связи с юбилеем, стал предметом спекуляций, дележа между Россией и Украиной и т.д и т.п. Это неинтересно. А вот что все-таки в Гоголевском творчестве может сейчас интересовать «неспекулянтов»? Ведь Гоголь – это и мистика, и гротеск, и натурализм, и романтизм, и самоирония, и «автоспекуляция», даже, как сейчас сказали бы, самопиар.
– Ну, как же из него можно что-то вытащить, не повредив! Ни Гоголь, ни Пушкин еще не прочитаны. Как все великое, они могут только тревожить, бередить и мучить. Гоголь просто «обрушился» на Россию, которая сама себя не понимала, жила в забытьи. А он – как птица, летящая над миром, – увидел… Но для этого нужно было уехать в Италию. В такую красотищу роскошную, совершенно нерусскую.– И оттуда разглядел.
– Он, видимо, так затосковал, что увидел.
– На самом деле всем нужно «немного уезжать», чтобы увидеть родное издалека...
– Чтобы понять, что же ты любишь.
– Еще о Гоголе. Он ведь создал галерею чуть ли не всех архетипов русских, малорусских, украинских. Акакии Акакиевичи, Иваны Никифоровичи, Чичиковы, Ноздревы, городничие, Коробочки, Бульбы. Даже Хома и Вий. Кого Гоголь не заметил, не углядел? Или появились эти типажи после Гоголя?
– Человек меняется. Мы же уже не те, что во времена Николая Васильевича. У нас уже есть лютый ледяной опыт атомной бомбы, сознание того, что планета не вечна. Они едва-едва к тому, что Земля круглая, привыкли. Но у них была сильная связь с Богом, а у нас ее нет. Мы только что вырвались из времени кровавого атеизма и коммунистического язычества. Мы абсолютно другие люди, мы дико обобранные, изувеченные. Наша задача сейчас – по осколкам собирать себя. А это только один путь – восстановить связь с Богом. И все. Кстати, это касается не только бывшего Советского Союза, а вообще всего мира. После атомной бомбы все мы стали другими. Сейчас появились какие-то новые типажи, но архетипами я их не могу назвать.
– Нина Николаевна, мне показалось, что «Летчик» и вообще ваши многие пьесы – о страхе перед пришествием Ноздревых. Или, иными словами, хамов.
– Хамство – это проявление брутальной, темной стороны нашего существа. Особенно заметно, кстати, в Москве. Город настолько перенаселен…
– …Лимита?
– Я этим словом никогда не обзывалась. Лимитчицей я не была, но ведь тоже была приезжей в свое время, тоже ведь «понаехала и понаоставалась». Не в том дело, что приезжают, а в том – зачем. В Москве какое-то тяжелое биополе, которое мы все вместе создаем. Но, с другой стороны, писателю это полезно: больные нравы, нервная атмосфера. Но жить в этом нехорошо. Как человеку, мне сейчас в Харькове уютно.
– А что делать с хамством-то?
– Хамство – это проявление низкой части нашей сущности, зла, ненависти к другому. А, по сути, мы все – часть одного организма. Мы все – братья и сестры. И ничего с этим не поделаешь. Выходит, уничтожая другого, мы уничтожаем и себя.
– Вернемся к интеллигенции: она – какая есть, такая есть. Имеет ли смысл ей вообще бороться с хамами, негодяями, оголтелыми националистами, всяческими мерзавцами от политики? Или это не задача интеллигенции?
– Я вообще не вижу от нашей интеллигенции каких-либо побед и свершений, не уверена, что она с чем-либо борется. Да и то, что называют интеллигенцией, я называю мещанами. К примеру, тетя Маша, которую я знаю, с простой, не украшенной метафорами речью (как говорят – «из народа»), – настоящий народный интеллигент. Интеллигенция ведь – не классовое понятие. Его нужно заменить другим: одухотворенные люди. А человек духовный, ищущий – это, наверное, интеллигентный человек. Осознающий – кто он, куда он идет. Мне кажется бессмысленным объяснять хаму, что он не прав. Это только его разъяряет. Или нужно иметь такую силу собственной чистоты, которой у нас нет. А так мы только его взбесим. Нужно просто отойти, и пусть он сам существует в своем разрушенном пространстве. Господь все расставит на свои места. Надо просто делать всем свое дело… Бороться? А как вы будете бороться? Это социально-политический путь, а он грязный. Поэтому молитвой бороться. Неотвечанием…
– То есть не уподобляться, не становиться такими же?
– Конечно. Хамство – заразная болезнь, истребляющая личность.
– Так с ним есть способы борьбы?
Евгений МАСЛОВ. Главное™