Первый шансонье страны

 

Напросившись в гости к Вадиму Иосифовичу, я и не подозревал, что его воспоминания о Бернесе будут столь отличаться от «канонизированной» биографии певца.

 

 

«Если бы не Марк Наумович, мы сейчас не разговаривали бы, – неожиданно начал беседу Вадим Мулерман. – Могу рассказать один случай, который с нами произошел. В город Киров мы летели на праздник самолетом. Нас встречали в аэропорту. У Марка Наумовича было одно условие – он брал деньги вперед, поскольку считал всех администраторов жуликами. Принимавший нас человек сообщил, что уже через час мы должны стоять на сцене. Бернес спрашивает: «А где же деньги»? Администратор начал пояснять, что он надел другой пиджак и рассчитается, как только мы прибудем на место. Но Марк был неумолим: «Вы поезжайте, переоденьтесь и привезите гонорар, а мы здесь подождем». Пока он ездил, прошло какое-то время. Когда мы уже подъезжали к стадиону, раздался взрыв. Взлетела вся трибуна, где должны были располагаться артисты. Под ней находилась пиротехника, и кто-то бросил окурок. Погибло 300 детей и около 200 взрослых. Актеры так устроены: выступил – ушел. Поэтому среди артистов никто не пострадал. Но после этого случая народ так возненавидел актеров, что не пускал их в Киров десять лет».

 

 

Мы познакомились с Бернесом в начале 1968 года в киноконцертном зале ДК Железнодорожников у трех вокзалов в Москве. Там он меня познакомил со своей второй женой – Лилей. Первую его супругу я не знал. Но когда в газетах пишут: «Бернес был «Дон Жуаном советской эстрады», то все это чушь. Лиля всегда ездила с ним на гастроли. Через три-четыре концерта после первой встречи мы с Марком Наумовичем начали общаться ближе. Я у него учился, как у старшего товарища. Он расспрашивал о Харькове, шутил: стоит ли еще улица Сумская? У меня друзья в основном были театральные актеры: Евстигнеев, Караченцов, Янковский, Леонов. Я мало с кем общался из эстрадных артистов. Наставниками для меня были на эстраде Утесов, Шульженко, Райкин, но ближе всех, конечно же, стал Марк Бернес, с которым мы часто выступали на концертах. В последние годы мы с ним общались по три-четыре раза в месяц. Он никогда не давал советов, не читал нравоучений. Просто говорил, что это ему нравится больше, а это меньше.

 

Помню последнее наше общение. 18 августа у меня день рождения. За недели три до этого я по телефону пригласил Марка в гости. Он сказал, что помнит, и как только выпишется из больницы, мы обязательно встретимся. Бернес все время жаловался на сердце и жутко боялся умереть от инфаркта. Скончался же он от рака. Болезнь протекала очень тяжело, и никакие уколы морфия ему не помогали. Он крыл матом врачей, проклинал свою первую жену, считая, что это она его заразила. Лиля от него не отходила ни на шаг. Боролась до конца. Перед смертью он сказал: никаких оркестров – только чтобы на похоронах звучали его песни. Когда Марк скончался, его положили в коридоре Театра киноактера. Шел проливной ливень. Это было 16 августа. Дождь лил стеной. Начальство, которое всегда его недолюбливало, решило не открывать зал. После Мавзолея, я никогда в жизни не видел такой очереди. Тысячи людей хотели попрощаться с Бернесом. От их количества в коридоре стало душно, и люди стали падать в обморок. Тогда пару здоровых актеров взломали дверь в зал. Гроб поставили на сцену, открыли все окна и дали людям сесть. Как он и просил, на похоронах звучали его песни. В том числе и последняя – «Журавли», которую Бернес попросил меня прийти послушать на свое, как потом выяснилось, последнее выступление. Стихи написал Расул Гамзатов, но в песне от автора ничего не осталось. Гамзатов писал о джигитах, которые превращаются в гордых красивых птиц. Переводчик Козловский, по сути, создал новое произведение – песню-плач о погибших солдатах.

 

 

Апогей народной любви к Бернесу пришелся на начало 60-х годов. Помню, как в спектакле московского «Мюзик-Холла» в 1960 году он впервые исполнил «Враги сожгли родную хату». Эта песня стала пиком его популярности. Написана она была 15 лет назад, но все это время ее запрещали. В те часы Бернес выходил к публике и говорил: «Я вам расскажу песню». Позже наш общий друг Володя Высоцкий о нем вспоминал: «Он не был вокалистом. Бернес привлекал простотой, естественностью внешнего облика и поведения. Исполнение песен отличалось душевностью, артистичностью и безупречным художественным вкусом. То, что он делал на сцене, приближается к идеалу творчества, о котором я мечтаю».

 

У Бернеса был сложный характер. Он неравнодушно относился к деньгам. Знал точно, что его обязательно должны «надуть». Советскую власть ненавидел и называл ее «мелиха» – на идиш – власть. Об этом не принято было раньше говорить, но в свое время Бернеса даже на два года в Союзе запретили. Его упрекали в отсутствии голоса. Кроме того, в отличие от Кобзона или Хазанова, он не скрывал, что по национальности еврей, а антисемитизм в то время, особенно в Украине, был сильным. Даже Райкин после того, как ему в Киеве на одном из выступлений крикнули «жидовская морда», больше в украинскую столицу не приезжал. Бернес же был честным и на сцене, и в жизни. Режиссерам с ним было тяжело. Видимо, еще и поэтому в кино он сыграл всего полсотни ролей. Искренность, естественность и совершенно обворожительная улыбка, подкупали публику. Бернес сам подбирал себе репертуар. Почти все его песни были написаны по его заявкам. Он находил стихи и уговаривал композиторов, чтобы они написали произведение так, как он хочет. Марк Наумович был прост с теми, кого уважал, и порой жесток с теми, кого недолюбливал. Он мог быть добрым и злым, но несправедливым я его никогда не видел.

 

 

Припоминаю одну курьезную историю. У нас с ним был один подшефный ликеро-водочный завод в Куйбышеве. Его работники выбрали себе двух любимых артистов, и как только мы были поблизости, нас приглашали на предприятие. В турах по Волге мы с Бернесом бывали два-три раза в году, и потому представители завода, увидев афиши, тут же появлялись в нашей гостинице. В народе поговаривали, что Бернес выпивал, хотя я точно знаю, что он ни грамма в рот не брал. Рабочие тоже были наслышаны о его, якобы, любви к спиртному. Как правило, на длительные гастроли мы ездили на моей машине. Он всегда сидел рядом, а я был за рулем. Из Куйбышева должны были ехать в Киев, а затем разъезжаться по отпускам. И вот после выступления на заводе в обеденный перерыв, в конце встречи нам презентовали по бутылочке коньяка. А Куйбышевский ликеро-водочный завод в то время славился тем, что всю продукцию отправлял за границу. «Куда девать бутылки?» – спрашиваю Бернеса. Он говорит, мол, клади в багажник. Я открываю его, а в моей «Волге» ГАЗ-21 все под завязку забито коньяком и водкой.

 

А в это же время в Киев должны были подъехать на фестиваль артисты театра, в том числе, Олег Стриженов. Он тогда был знаменитым. Я звоню в гостиницу, и администратор отеля говорит, что тут из Москвы приехал актер и очень меня ждет. Стриженов выхватывает трубку и кричит: «Вадик, ты скоро с водкой приедешь? Я уже заждался». В общем, в Украине о нашем вояже по Волге все уже были в курсе. Когда мы в полшестого утра с Бернесом приехали в Киев, то увидели картину: возле администратора сидит и спит Стриженов, ожидая подарки. Марк сразу сказал: «Я к себе в номер», а Олег за три дня выпил почти всю водку.

 

Естественно, общаясь с Народным артистом России, Заслуженным артистом Украины Вадимом Мулерманом, я не мог не задать вопрос о взаимоотношениях Марка Бернеса с родным городом. Вот как на него ответил Вадим Иосифович: «В Харькове нам с Бернесом не удавалось выступать, хотя он очень любил город, где провел детство. Здесь в школьные годы он подрабатывал в театре «Миссури». Увы, многое из наших с ним бесед забылось. К сожалению, в Харькове нет до сих пор мемориальной доски Марку Бернесу. Никого это не интересует, несмотря на то, что сам себя Бернес всегда считал харьковчанином, а в этом году во многих городах постсоветского пространства ему будут отмечать 100-летний юбилей».