Такого убийства Россия не знала без малого 200 лет, пишет редактор отдела История портала НВ Олег Шама.
Александра Сергеевича Грибоедова смогли опознать только по кисти левой руки, которую он поранил в молодости во время дуэли. Опознали – настолько было изуродовано его тело уличной толпой, ворвавшейся в здание русской дипломатической миссии в Тегеране 30 января 1829 года. Статский советник Грибоедов был определен туда послом и вскоре по приезду должен был быть представлен персидскому правителю Фетх Али-шаху.
К тому времени население Тегерана, словно пороховая бочка, готово было взорваться при одном упоминании о русских. В феврале 1828 закончилась вторая русско-персидская война Туркманчайским миром. Согласно ему Россия окончательно закрепилась в Закавказье, который был сферой влияния Персидской империи. К тому же шах согласился выплатить Петербургу контрибуцию в 20 млн. рублей золотом. Под этим предлогом он повысил налоги. А религиозные авторитеты на базарах и площадях мутили народ – во всех его несчастьях виноваты русские, так как теперь все, от шаха до мелкого торговца должны отдавать последнее.
В одном из первых отчетов в Петербург Грибоедов писал о сборе средств на уплату контрибуции: «Аббас-Мирза [наследник престола] велел расплавить в слитки превосходные золотые канделябры и разные вещи из гарема, одна работа которых стоит столько же, сколько самый металл». Было ли так на самом деле, но рассказами о той переплавке полнился весь Тегеран.
В день, когда Грибоедов должен был встретиться с шахом многотысячная толпа, подстрекаемая русофобными проповедями, бросилась пикетировать российскую дипмиссию. В мгновение пикет перерос в штурм – негодующие тегеранцы смели охрану посольства – 35 казаков – и растерзали всех, кто находился в здании.
Утрясать скандал пришлось внуку шаха Хозрев-мирзе. Он привез императору Николаю Павловичу среди прочих даров знаменитый алмаз Шах весом 88 карат. «Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие», – сказал Николай, приняв подарки, и дал отсрочку по контрибуции на пять лет.
Вся эта история вспоминается после вчерашнего убийства в Анкаре российского посла Андрея Карлова. Он ведь тоже стал жертвой беспринципной картежной политики пославшего его туда нынешнего российского императора. Провокация ли это, цель которой подрыв зыбкого партнерства между Россией и Турцией, праведный ли гнев фанатика-одиночки за разбомбленный Алеппо – ясно одно – русским в этом регионе не рады.
Русская печаль по поводу турецкого вопроса оформилась во второй половине ХІХ века. Проливы Босфор и Дарданеллы, а с ними и Стамбул-Константинополь тогда стали навязчивой идеей не только российской геополитики. Осваивать эти территории мыслью и пером принялись видные интеллектуалы того времени. Еще только русская армия стала успешно продвигаться на Балканах с началом очередной турецкой кампании в апреле 1877 года, а в Петербурге Федор Михайлович Достоевский уже готовит номер своего Дневника писателя о судьбе проливов. Он дискутирует с историком Николаем Данилевским, высказавшимся за то, что «Константинополь должен, когда-нибудь, стать общим городом всех восточных народностей. Все народы будут владеть им на равных основаниях, вместе с русскими, которые тоже будут допущены к владению им на основаниях, равных с славянами».
«Какое тут может быть сравнение между русскими и славянами? И кто это будет устанавливать между ними равенство? – парирует Достоевский. – Константинополь должен быть наш, завоеван нами, русскими, у турок и остаться нашим навеки. Одним нам он должен принадлежать».
И дальше: «Россия займет Константинополь одна, для себя, за свой счет. Россия может сказать тогда восточным народам, что она потому берет себе Константинополь – что ни единый из вас, ни все вы вместе не доросли до него, а что она, Россия, доросла».
В начале ХХ века Россия – основной гарант прав и свобод южнославянских народов – ввязывается в Первую мировую войну. Но еще за год до этого, в 1913-м российский министр иностранных дел Сергей Сазонов докладывал императору: «Проливы в руках чужого государства означают подчинение всего юга России этому государству».
Война только началась, а московский профессор философии права Евгений Трубецкой издает брошюру Национальный вопрос, в которой проливы «это для нас вопрос о нашем хлебе насущном, обо всем нашем политическом могуществе и о нашей культурной миссии, о самом духовном «я» России».
Катастрофа 1917 года загнала это духовное «я» в российское подсознание. А конференция 1936 года в швейцарском Монтре закрепила право Турции на проливы на международном уровне. В военное время Стамбул их мог закрывать по своему усмотрению даже для мирных судов.
В 1945-м грезы о проливах всплыли у Сталина. Он требовал от Турции как союзницы поверженной Германии территории под советскую военную базу в Дарданеллах. Безуспешно. Москва и так тогда получила слишком много. А в 1952-м Турция вступила в НАТО – не без страха перед Кремлем.
Теперь вот Путин, кажется, решил провернуть очередную свою многоходовку и с Ближним Востоком и с Турцией. В первые же дни его сирийской кампании Анкара дала понять, что русские вошли в зону ее интересов. Что залетать в ее воздушное пространство военным самолетам России нельзя даже на пару минут. Что бомбить сирийских турок – это вообще никуда не годится, даже если Путин публично оправдывается, мол, да, не знали мы о них ничего. Что Асад никакой не законно избранный, и Эрдоган грозится его свергнуть.
Теперь убийство посла. Кто бы ни стоял за этим, Путин будет ждать своего «алмаза» от Эрдогана. Возможно, турецкий президент снизит тон в поддержке крымских татар, возможно, умерит антиасадовскую риторику или закроет глаза на что-нибудь похлеще разбомбленного Алеппо. В любом случае Путин сделает все, чтобы конвертировать смерть посла в какую-нибудь драгоценную уступку. Только вот в чем большая разница. Алмаз Шах до сих пор – достояние России, и он только дорожает. А путинские приобретения все чаще обесцениваются, едва поступив на баланс Кремля. Главное, чтобы, как у Грибоедова: «Кричали женщины ура! И в воздух чепчики бросали».