Больницы хуже болезни. К такому выводу я пришла еще в детстве, а потом мысленно возвращалась к этому снова и снова – эта аксиома безошибочно срабатывала в любых стенах, где мне приходилось искать помощи у адептов Гиппократа.
Кажется, мне было восемь лет, когда я впервые услышала от врача приговор – «стационарное лечение в инфекционном отделении, минимум неделя, а там посмотрим». От испуга, я даже не помню, как именно вошла в саму палату, не помню приемного отделения и дежурного врача, который оформлял поступление – все как в тумане. Помню только выцветшие зеленые стены, ванную комнату с выщербленной плиткой и вид из окна. На морг, чтоб вы понимали.
Но дело не только в стенах стенах. Больница – это еще и люди в белых халатах, от которых зависит твое здоровье. Да и нездоровье тоже. Десять лет я жила с диагнозом хронический тонзиллит, который мне поставили после ангины. Пока на одном из профилактических осмотров (которые проходили в областной больнице, а не в сельской или районной) врач не спросила:
- Ангины часто бывают?
- Часто это как? – с недоумением уточнила я.
- Два-три раза в год.
Я растерялась. Последний раз ангина была лет пять назад. Да их всего только две и было.
- Таааак, - нахмурилась доктор, - А кто это вам диагноз ставил? Здесь нет ничего хронического.
Боже мой, как же ясно в тот момент я вспомнила Ларису Викторовну – врача-кардиолога из детской поликлиники, которая лечила меня в буквальном смысле от всего. Послушав однажды сердце, на предмет наличия осложнений после скарлатины (тут можно было бы еще вставить длинную историю о том, как меня лечили от скарлатины, сомневаясь, что это скарлатина), она впоследствии выявила и тонзиллит, и сколиоз, и даже воспаление легких (и все это за каких-то три года).
Эта женщина, с внешностью снежной королевы, в тандеме с репродукцией доктора Айболита на стене возле ее кабинета, стала грозой всех моих детских воспоминаний, так или иначе связанных с больницами.
Столько лет прошло, а я все еще вспоминаю этот кабинет на третьем этаже, в конце коридора, где свет всегда тусклый, а на улице зима, и ты сидишь под этим кабинетом, весь обложенный шубами-шарфами-шапками, и все, что тебе хочется – это домой и мультики смотреть. А не «дышать-не дышать», «покашляй» и «скажи АА», «открой рот шире».
От этой женщины можно было уйти здоровым только, если пришел за справкой в школу. И то, не поддерживая зрительный контакт, иначе она, почувствовав слабину, начнет мерять давление, смотреть горло, и все, пиши-пропало.
Расставшись с детскими страхами, несколькими ложными диагнозами и поликлиникой, меня ждала взрослая жизнь, и кроме полученного паспорта, особенно ярко об этом говорила и новая медицинская карточка, которую следовало завести в уже другой больнице. В стенах этого лабиринта я была нечастым посетителем, но то, что квалификация врачей взрослой больницы от детской поликлиники существенно не отличается, поняла очень скоро.
Вся моя семья и наши знакомые лечатся таким образом: если что-то незначительное, например, простуда – боремся самостоятельно; если что-то средней тяжести – спрашиваем совета у врача-знакомого-знакомых; если что серьезное – надо ехать во Львов, здесь тебе никто не поможет. Больница – это крайний случай. Это когда «характер болезни требует срочного вмешательства».
После ночи острой, как тысяча ножей, боли в животе, я не вызываю скорую, ведь я знаю, как это будет: привезут, оформят на стационар, дадут обезболивающее, а дальше жди до утра, когда лечащий врач придет. Каждая встреча с больничными койками для меня – невероятный стресс, а для врачей повод поиздеваться: «Что это вы рыдаете? У нас больница, а не пятизвездочный отель!»
Утром иду к участковому терапевту и сразу же чувствую себя виноватой в том, что меня болит живот и я отнимаю драгоценное время доктора:
- Девушка, с подозрением на аппендицит – это не к нам. Это к хирургу, - отвечает врач.
- Но в регистратуре мне сказали, что направление к хирургу дает терапевт, после результатов анализа, - я пытаюсь прояснить ситуацию.
- Вот вам направление на анализы, идите сдавайте.
На первом этаже возле лаборатории собралась очередь. В кабинет, сдавать кровь, я попадаю только через час. Еще десять минут прошу подготовить мои результаты как можно быстрее, ведь если апендицит, то вариант «заходите после 16:00» - не вариант.
Медсестра соглашается, «но раньше 12-ти все равно не получится».
Остается всего два часа неизвестности, думаю я и жду. В коридоре.
Примерно в час дня забираю результаты и отправляюсь обратно к терапевту – это четвертый этаж. Интересно, каким еще испытаниям подвергают людей с диагнозом «скорее-всего-аппендицит»? Под кабинетом терапевта, снова очередь.
- Мне только результаты анализов показать, - говорю я и чувствую осуждающее шипение в спину.
Терапевт, выдергивает из рук анализы и нервно произносит: «Ложитесь, посмотрю еще раз».
- Тут болит? А тут? А так? Ну, понятно тут все, одевайтесь, идите к хирургу, он подтвердит аппендицит.
В глазах темнеет, я страшно боюсь всего, что связано с анестезией и остро-режущими предметами.
- А хирург где? – спрашиваю дрожащим голосом.
- Этажом ниже, слева по коридору. И карточку не забудьте.
Все это дикое больничное утро я надеюсь, что мне просто выпишут какие-то таблетки, от которых все пройдет, в крайнем случае, уколы, но чтобы и правда аппендицит? Чтобы операция? Чтобы резать?! Нет, нет, нет!
К хирургу очереди нет. Рассказываю ему о своих приключениях, он время от времени отрывает глаза от карточки и вклеенных туда на ходу анализов, бросает взгляд на меня, чешет черные усы.
- Сейчас живот болит?
- Не болит, есть только чувство дискомфорта.
- Ну, ложитесь, будем смотреть.
Смотрит, пожимает плечами, уверенно произносит: «Не знаю, что это, но точно не аппендицит. Если б аппендицит, вы б еще ночью скорую вызвали, а не бегали тут с этажа на этаж. Люди с таким не ходят».
Помню, как-то сотрудница одного музея в Одессе рассказывала, как они на два месяца затянули ремонт в холле, потому что мастера не могли договориться, как именно реставрировать дверные ручки. Это всего лишь ручки. Дверные. Возможно для реставраторов они важнее, чем для врачей наши печень, почки и сердце.
В государственных больницах плохо все – и очереди под кабинетами, и жуткие обшарпанные стены, и оборудование из прошлого века. Но больше всего меня ужасает врач-троечник.
В этом году интерны всех украинских медуниверситетов сдавали международный квалификационный тест. В США такой тест обязан сдать каждый врач, иначе он не получит разрешения на врачебную практику. Как думаете, у наших получилось?
Проходной бал набрали только 3% всех выпускников. Три. Процента. Из ста. Остальные 97% будут лечить меня. И вас.
Я не знаю, как это изменить. Но мне кажется, что медреформа начнет работать тогда, когда высокий проходной бал на медицинские специальности, заставит поступать туда только тех, у кого призвание. Настоящее. Любить лечить людей.
Анастасия СИДЬКО, заметки эссеиста