Ни одному из нас — за исключением больных людей вроде Марка Дэвида Чэпмена — не пристало решать, кому сколько отпущено лет жизни, но это нас не останавливает. Вот и я рискну: я бы очень хотел, чтобы Джон Леннон пережил 8 декабря 1980 года — но и так мне кажется, что прожил он не свои 40, а все 80.
Наверное, это самая запоминающаяся черта и самого Леннона, и “Битлз”: удивительная способность проживать два, а то и три года за один. Недавно весь мир праздновал полувековой юбилей первого альбома, но мало кто задумался, что уже через семь лет можно будет отмечать пятьдесят лет со дня распада группы. Без преувеличения выдающееся достижение, которое можно было бы списать на присущее стереотипным англичанам чувство меры: никто не обдолбался до смерти и не захлебнулся собственными рвотными массами, как это принято у маститых рокеров, ни у кого не отвисла грудь — просто они сказали все или почти все, что хотели, и честно признались себе и всем остальным, что не очень хотят и дальше записываться вместе, хотя точно знали, что лишают себя газиллионов долларов. Могли бы, даже не записывая ничего нового, или просто повторяя себя в альбоме за альбомом за альбомом, концертировать по миру до сих пор — слава богу, таких примеров много что среди зарубежных, что среди отечественных "легендарных групп". Но не стали.
В стопятидесятитысячный раз петь дифирамбы “битлам” скучно, а вот молча посмотреть на их дискографию очень даже интересно: за семь лет, с 1962 по 1969-й, — двенадцать номерных альбомов, от дурашливых, наполовину состоящих из каверов первых дисков до фантастического по задумке “Сержанта Пеппера” и последнего по дате выхода Let It Be. Интересно взглянуть и на хронометраж песен: не влезшая ни в один альбом затянутая семиминутная Hey Jude могла бы идти все полчаса; несколько программных песен вроде Strawberry Fields Forever, While My Guitar Gently Weeps и во многом итоговой The Long And Winding Road длятся привычные для нас четыре минуты, а вся остальная нетленка — иногда две с половиной, иногда две, а часто и полторы минуты, в которые неизменно вмещается все необходимое. На знаменитой обложке последнего по времени записи и следовательно прощального Abbey Road — половина людей считает его самым совершенным, а другая самым провальным их альбомом — изображены четыре усатых-бородатых-патлатых мужика, и требуется мысленное усилие, чтобы осознать: самому великовозрастному “мужику” еле-еле двадцать девять, а самому младшему — двадцать шесть. Харрисон, Маккартни, Старр; в белом костюме и белой рубашке (но без венчика из роз) впереди Джон Леннон с толстовской бородой и огромными усами. Он выглядит еще лет на десять старше остальных.
Я прожил в Лондоне несколько лет, прежде чем наконец-то собрался посетить знаменитую “зебру” с обложки. Дело было 8 декабря, и я радовался, что выбрал правильный вечер: когда, если не сегодня, и пешеходный переход, и белая стена перед фасадом звукозаписывающей студии будут осаждаться толпами друзей по разуму. На самом деле Эбби-роуд — самая важная ее часть — была пустынна. Буквально ни одного человека, и только стена густо исписана разноцветными маркерами от края до довольно далекого края (со значительными российскими вкраплениями). Я прошел вдоль нее несколько раз и убедился, что самая старая запись датируется концом октября. Тысячи и тысячи граффити за несчастные полтора месяца — и ни одного человека вечером 8 декабря. Может быть, все они в это время были в святилище Леннона в нью-йоркском Центральном парке; может быть, и там не было никого. А может быть каждый вечер на Эбби-роуд — это вечер памяти Леннона. Наверное, так и есть.
Второй и последний раз я был там примерно год назад и тоже ночью. По зебре практически нельзя было пройти, ничего отдаленно похожего на легендарную фотографию не получалось: переход был огражден характерным забором из красных пластмассовых блоков, а рядом стоял красный знак — Crossing Not In Use. Какая глупая мысль, подумал я. Этот Crossing будет In Use всегда.
