Мой хороший вариант развязки заключался в проведении радикальных реформ. Чтобы Донбасс возвращался в новую Украину, а не образца 2013 года — в ту страну я бы и сам не вернулся. Но сейчас, два года после победы Евромайдана, стало понятно, что таких реформ не предвидится. По крайней мере, в ближайшее время, пишет на портале НВ историк, публицист, профессор Украинского Католического университета Ярослав Грицак.
Впрочем, хорошую развязку не видят и по другую сторону. Я общаюсь с социологами, ухитряющимися измерять общественные настроения в ДНР и ЛНР, а также теми, кто был там и только вернулся. Так вот — большинство измучилось от войны и не доверяет власти, понимая, что Россия их “кинула”. При этом возвращение в Украину рассматривается в качестве худшего из возможных вариантов.
Поэтому, если хорошей развязки нет ни для одной из сторон, то реальный выбор лежит между плохими развязками и очень плохими. Наихудший сценарий предлагает Россия: немедленно вернуть Донбасс в состав Украины, но с особым статусом и амнистией всех боевиков. Это, как говорят англосаксы, to add an insult to injury — не просто нанести ущерб, но и унизить.
Поэтому развязку необходимо искать между лучшим сценарием, который, к сожалению, пока невозможен, и худшим, который мы обязаны сделать невозможным. Но ни одна проблема не решается только одним способом. Развязка должна учитывать несколько измерений и включать несколько подходов.
Начну с измерения геополитического.
Ситуация с Донбассом не решится, пока существует нынешняя Россия, являющаяся spoiler state, который портит лучшую развязку. Мой российский коллега-историк (не буду называть его имя) подшучивает над некоторыми украинскими интеллектуалами, обвиняющими свою власть в том, что та ничего не сделала для предотвращения донбасского кризиса. Это, по его мнению, напоминает ситуацию с изнасилованной жертвой, пытающейся понять, почему с ней это произошло: возможно, юбка слишком короткая? Такой способ мышления неправильный. Правильный: виновата не жертва, а насильник — и его необходимо найти и обезвредить.
Приведу примеры. Победила бы Солидарность в Польше в 1981 году, если бы не существовал СССР, тогдашний spoiler state? Получили бы шанс на победу революции в Будапеште в 1956‑м или в Праге в 1968‑м? Любая попытка этих стран выйти из‑под контроля Кремля и вернуться в Европу каралась прямой военной агрессией или введением военного положения. Эти попытки стали успешными лишь в начале 2000‑х. Но предшествовало этому падение коммунизма и СССР.
То же происходит и сейчас: каждая попытка бывших постсоветских стран выйти из‑под контроля Кремля карается замаскированной или прямой военной агрессией — против Молдавии, Грузии или Украины. Поэтому начальным условием для развязки донбасской проблемы так же, как и для Абхазии, Осетии и Приднестровья, должно стать падение путинского режима с его идеологией “русского мира”.
Это не значит, что мы должны сидеть сложа руки. Снова позволю себе историческую дигрессию. Краеугольным камнем послевоенной Европы стало французско-немецкое примирение 1950‑х годов. Но его идею озвучил министр внешних дел Франции Робер Шуман еще во время войны, когда страна была оккупирована немцами.
Камнем преткновения были спорные территории Эльзаса и Лотарингии, схожие с индустриальным востоком Украины: там добывали уголь и изготовляли сталь. План Шумана заключался в том, чтобы, вернувшись к довоенным границам и оставив земли в составе Франции, заключить договор об их общеевропейской эксплуатации. Чтобы сделать войну между Францией и Германией (цитирую) “не просто немыслимой, но и материально невозможной”. Создание Европейского объединения угля и стали дополнили символическим штрихом: заявлением Шарля де Голля и Конрада Аденауэра об историческом примирении двух народов.
Французско-немецкая развязка может послужить примером для будущего Донбасса. В то же время, когда речь заходит об амнистии военных преступников, вспоминается южноафриканский пример. После падения режима апартеида там создали Комиссию правды и примирения. Жертвы и их родственники публично рассказывали свои истории. Преступники также могли пройти через публичные слушания, чтобы признаться перед лицом жертв — и только в этом случае просить об амнистии.
Подобные разговоры стали своеобразным катарсисом для общества. Чтобы общество могло примириться, ему нужно выговориться. Это одно из правил примирения: легче мирить людей, говорящих не идеологическими штампами, а своими жизненными историями. В конце концов, мы делаем это ради себя, а не ради политиков и геополитики. Первые отходят, вторая меняется, а нам на этой земле еще жить и жить.