Почему Путин решил вывести войска из Сирии, и к каким последствиям приведет его очередной маневр, пишет политолог, профессор Института исследований мира (Осло) Павел Баев.
Через неделю после того, как прозвучало неожиданное заявление президента Владимира Путина о частичном выводе российских войск из Сирии, особенности этого стратегического маневра становятся яснее, но его мотивы остаются предметом для размышлений. Госсекретарь США Джон Керри приехал в Москву, а МИД России выразил надежду на то, что дискуссии по Сирии приведут к «нормализации» двусторонних отношений.
Президент США Барак Обама позвонил Путину после полуночи в прошлый понедельник, чтобы удостовериться, что прекращение шестимесячной российской интервенции – не обманный ход. Но даже сейчас Белый дом комментирует поступок России крайне осторожно. А вот министр иностранных дел Великобритании Филип Хэммонд был гораздо менее сдержанным, отметив, к великому огорчению российских чиновников, что Путин не заслуживает никакого поощрения за прекращение бомбардировок сирийских школ и больниц, особенно с учетом того, что вывод войск планируется только частичный.
Решение Кремля использовать окно возможностей, представленное сделкой о прекращении огня, было разумным; тем не менее, Путин, казалось, говорил о выводе войск с неудовольствием. Даже в тщательно отредактированном официальном видео заметно его раздражение; президент нервничал, слушая доклад о "выполненной миссии" министра обороны Сергея Шойгу.
Помимо того, что подобное отступление не в характере Путина, оно также сопряжено с определенными рисками. Хотя несколько эскадронов российских самолетов прибыли домой благополучно, оставшиеся силы могут подвергнуться нападениям со стороны осмелевших повстанцев.
Верховное командование России приказало продолжать выборочные удары по позициям противника, но то, что сирийский МИГ-21 был сбит с помощью портативной ракеты земля-воздух – свидетельство повышения уровня риска в воздушной кампании. Москва утверждает, что группировка ВВС России на авиабазе Хмеймим может быть оперативно усилена в случае необходимости, но элемент неожиданности уже утерян, и жертв может оказаться больше, чем за все последние месяцы, тогда как помощь им со стороны государства уменьшится.
Вряд ли Путин решил отдать такой приказ, проведя здравую оценку рисков. К тому же, время заявления (пусть и полезного с точки зрения стремления «перехитрить» Обаму) кажется довольно странным в вопросе возможности влиять на ход гражданской войны в Сирии.
Войска Башара Асада набрались сил и подняли свой боевой дух, но не до такой степени, чтобы удержать свои умеренные территориальные приобретения без постоянной поддержки России с воздуха. О выводе войск было объявлено прямо накануне мирных переговоров в Женеве; и Москва, разумеется, не собиралась радовать оппозиционные группы, которые при поддержке Турции и Саудовской Аравии требуют смещения Асада. Даже сами Анкара и Эр-Рияд были удивлены действиями Москвы.
Если переговоры в Женеве действительно помогут стать началом конца сирийской катастрофы (хотя это и маловероятно), влияние России продолжит сокращаться, поскольку ей будет нечего предложить в качестве вклада в мирный процесс.
Возможным объяснением внезапного решения Путина могут быть далекие от доверительных отношения России с Ираном. Одним из ключевых элементов грандиозного плана Путина по перелому хода сирийской войны было совмещение российской воздушной кампании с наземным наступлением иранских сил. Поскольку такового не состоялось, силы Асада достигли лишь незначительных успехов в борьбе за захват Алеппо, который Путин хотел представить в качестве доказательства решительной победы.
Еще большим "ударом в спину" (по терминологии Путина) стал отказ Ирана включиться в сомнительную инициативу "заморозки" уровня добычи нефти. Кремль ведет отчаянные переговоры с Саудовской Аравией и другими членами ОПЕК в надежде на то, что совместное обязательство (пусть даже заключенное лишь на словах) не увеличивать поставки поднимет цены на нефть. Но Тегеран отказался вступить в картельный сговор.
Иранское руководство балансирует между открытостью Западу и новыми ракетными испытаниями. Путин не имеет ничего против последнего (договор о поставке ракет С-300 был вновь подтвержден), но первое заставляет его чувствовать себя преданным.
Наибольшее значение в данном отношении имеет стремительное сокращение ресурсов России – а также шесть кварталов экономического спада (без каких-либо признаков скорого восстановления роста экономики).
Власти РФ так и не смогли предъявить обществу согласованный антикризисный план. Скорее всего, реалии затянувшегося спада заставят их вернуться к внутренним делам, что иллюстрирует директива о сокращении расходов на оборону на 5% - это, пусть и незначительное, уменьшение демонстрирует серьезный отход от готовности властей продолжать амбициозное перевооружение любой ценой. В этом контексте то, что Путин признал, что сирийская авантюра действительно была дорогостоящим предприятием, а не дешевым способом провести учения в боевых условиях, означает вынужденный уход с позиции веры в собственное всемогущество.
Путин счел уместным предостеречь, что важно избежать «головокружения от успехов»; но, по сути, Россия от деградации переходит к депрессии. Россияне продолжают бояться перемен – хотя и опасаются, что эти перемены уже и так здесь. Единственный рецепт избавления от этого нездорового уныния – отвлечение, и теперь Кремлю придется изобретать что-то новое. Проблема не только в том, что цена создания отвлекающих маневров становится все выше, но и в том, что каждое из предыдущих «отвлечений» остается обузой для Кремля. Путин стал заложником собственных сюрпризов и не знает, к каким последствиям приведет следующий из них.
Перевод НВ